Моральный кодекс – 2

Любая вновь создаваемая социальная система нуждается в определении того, что хорошо и что плохо, что добро и что зло, нуждается в системе, точнее, в подсистеме морали. В мире постмодерна отправной точки нет, опереться не на что – все системы ценностей израсходованы, спародированы и высмеяны. И это нормально, поскольку именно их деградация – в том числе – и приводит к постмодерну.

Существует миропорядок. Он определяет, что и как в мире устроено, как было и как должно быть. Но если посмотреть на него с разных точек зрения, выяснится, что миропорядок – это видение миропорядка, которое в общем индивидуально. Выходит, нельзя просто взять миропорядок – его нет как истины; его можно только создать и установить, расписав, что и как в мире устроено, и т.д.

Миропорядок в основном сводится к идее «это верно, потому что это было всегда», что в общем верно и сводится к здоровому консерватизму. Этот принцип заложен очень глубоко, и потому для каждой новой идеи ищется «так было всегда», «так устроен мир». Что приводит в том числе и к подделке миропорядка вроде «гомосексуализм естественен для человека, потому что он есть у баранов». Критерий точности миропорядка – продолжительность явления или процесса; чем дольше, тем лучше.

Только на основании принятого миропорядка можно приступить к различению добра и зла. Добро и зло можно и не использовать; буддизм, например, использует как критерий страдание. Но тогда крестьяне – а их большинство – не поймут. Поэтому получается, что страдание – зло, страдания нужно избегать. А что не приносит страдания – то вроде как добро; вроде как – это для крестьян. Для просветленных добро – это уход в небытие, разрыв с этим миром причинно-следственных связей и ограничений души телесной оболочкой.

Но если из этого мира нужно выбираться, хоть на большой колеснице, хоть на малой, то в этом мире определенно что-то не так. Выходит, что этот мир плох. А это уже мировосприятие. Потому что для кого-то он хорош, и в таком случае видеть добро в том, чтобы потратить жизнь на освобождение от этого мира, не получится.

Добро и зло приходится заявлять. Кстати, аналогичная ситуация и с преступлениями: деяние может быть заявлено преступлением, а может быть и не заявлено. И получается, что в разных странах разные поступки считаются преступлениями. Марихуана, например.

Более того, добро и зло приходится декларировать явно, поскольку сложную систему крестьяне не поймут, а к каждому проповедника не приставить.

Позитив и негатив

Религии, системы мировоззрения и мировосприятия (миро-видения) бывают миропозитивными и миронегативными.

Миропозитивные говорят, что этот мир позитивен, то есть хорош, но если почистить его от зла, то он станет еще лучше.

Миронегативные говорят, что этот мир негативен, то есть плох, и из него нужно быстрее выбираться. В лучший мир.

Самая миропозитивная религия – Ислам. Национальные культы обычно тоже миропозитивны. Самая миронегативная система мировоззрения – буддизм. Христианство находится как раз посередине, периодически бывая то миропозитивным, то миронегативным.

У Гумилева миронегативность описана как антисистемность, в материалах про столкновения систем и антисистем и миронегативную систему Мани.

Мир позитивен или негативен в зависимости от видения конкретного человека. Кто-то видит позитив, кто-то – негатив. Убедить в противном невозможно – потому что человек это просто видит, а видению не нужны доказательства.

Есть правило для любых проектов – если что-то делать, то делать хорошо. А плохо оно само получится. Используя миронегативную систему, строить что-то новое затруднительно. Ведь если мир сам по себе негативен – то зачем это новое нужно. Это же касается людей и идей с миронегативным восприятием.

Буддизм

Почему так важна критика велосипедизма буддизма? Потому что все идеи позднего, умирающего мира выражены в виде внутреннего содержания и принципов буддизма; но не его форм – как пишет Шпенглер, формы религии буддизм приобрел позднее, от миропозитивных крестьян.

«Социализм» у Шпенглера понимается в широком смысле, начиная с духовного-метафизического феномена и распространяясь далее – на экономику, политику и т.д. И буддизм – не религия, а более широкое явление, включающее в себя мировосприятие.

В такие (поздние) эпохи буддизм, стоицизм и социализм достигают зрелости окончательных жизненных настроений, способных еще раз охватить и преобразить угасающее человечество во всей его субстанции. Чистая цивилизация, как исторический процесс, состоит в постепенной выемке ставших неорганическими и отмерших форм.

Мировой город сам стоит как крайнее выражение неорганического среди культурной области, население которой он отрывает от его корней, притягивает к себе и использует для себя. Научные миры суть миры поверхностные, практические, бездушные, чисто экстенсивные. Они лежат в основе воззрений буддизма, стоицизма и социализма*. Утрачивается способность относиться к жизни как к некоторой почти не сознаваемой, не допускающей выбора очевидности и принимать ее как угодную Богу судьбу и, наоборот, теперь ее начинают находить проблематическою, на основании интеллектуальных соображений начинают ее инсценировать “целесообразно” и “разумно”, – таков задний план во всех трех приведенных нами случаях. Мозг берет бразды правления, потому что душа вышла в отставку. (Шпенглер)

Речь не идет о том, что разумность и рациональность нужно отключить. Речь идет о том, что это – средства, а не цели, причем средства формальные, мертвые структуры, уже лишенные содержания.

Гносеологическая страсть уступает первенство практической житейской потребности: социализм, стоицизм, буддизм – суть философии подобного стиля. Этим начинается цивилизация. Жизнь была чисто органической, необходимейшим и осуществленным выражением души: теперь она становится неорганической бездушной, подчиненной опеке рассудка.

Итак, каждая культура имеет свой особый род смерти, вытекающий с глубокой неизбежностью из всего ее существования. Поэтому буддизм, стоицизм и социализм суть морфологически равноценные феномены.

Я подчеркиваю роль буддизма, окончательный смысл которого до сих пор был ложно понимаем. Это отнюдь не пуританское движение, как ислам и янсенизм, не реформационное, как дионистическое течение против аполлонизма, или лютеранство, направленное против католичества, отнюдь не новая религия, подобная религии “Вед” или религии апостола Павла, а последнее чисто практическое миронастроение усталых жителей большого города, у которых за спиной законченная культура и ничего впереди; буддизм есть основное чувство индийской цивилизации, и поэтому “одновременен” и равнозначен со стоицизмом и социализмом. (Шпенглер)

Любой зверь движется, побуждаемый голодом и холодом – тем же страданием. Но это движение и есть жизнь; убрав страдание, убирается движение и большая часть собственно жизни.

Например, человеку хочется секса. Буддизм говорит: «Это желание. Желание вызывает страдание. Страдание – это плохо. Чтобы страдания не было, желание нужно подавить. Вот 1001 методика подавления желаний».

Перед нами три формы нигилизма. Вчерашние идеалы, великие религиозные, художественные, государственные формы изжиты и только этот последний акт культуры – ее самоотрицание – еще раз служит выражением прасимвола, всего ее существования. Фаустовский нигилист, Ибсен и Ницше, Маркс и Вагнер, разрушает свои идеалы, аполлоновский Эпикур, а также Антисфен и Зенон, смотрит, как они рассыпаются перед его глазами, индийский нигилист уходит от них в самого себя. (Шпенглер)

Сами-то буддисты люди обычно симпатичные; вот только в сумме тянут они не туда, а в никуда, в пустоту, понимаемую буддистами положительно.

Буддизм определяет историю и история определяет буддизм. Буддизм – это стадия национального исторического процесса, который происходит с каждой нацией, конечная стадия. Именно поэтому буддизм так легко становится национальным, например, в виде текстов Пелевина.

Буддизм – продукт своего исторического времени заката, и он всегда возвращается при возвращении исторического времени, и он, возвращаясь, определяет новое историческое время в своем стиле – склоняя его к закату.

В координатах миропозитивной идеологии, в координатах строительства нового буддизм не то что неприменим, его элементы должны тщательно выявляться; иначе они начнут тащить в пустоту. Что бы буддисты не говорили, им не стоит особо доверять, они хотят из этого мира просто смыться, остальное им в общем не важно. Это касается всех вариантов буддизма – что Хина-яны, что Маха-яны, что Пелевин-арбы.

Структурирование

Обязательный атрибут миропозитивности – «жизнь должна продолжаться». Вопрос «зачем» не ставится; кто-то из богов сказал, так что нужно выполнять. Брахманы, конечно, могут порассуждать на эту тему; но если такой вопрос ставит крестьянин, он просто посылается на.

Миропорядок – это сначала положение вещей, а далее – набор правил жизни. Для организации жизни нужны свободы – для развития, и структуры – для поддержания свобод. Поскольку существующий мир вынуждает к борьбе за ресурсы, то и структуры, и свободы служат оружием в этой борьбе.

Борьба ведет к страданиям. В миропозитивной системе над страданием ставится приоритетная величина – жизнь, которая должна быть. Ради жизни можно и пострадать; страдание никогда не ставится на первое место.

В таком случае можно признать очевидное – что страдание это плохо. Но признавать его абсолютным злом нельзя, потому что оно элемент миропорядка. Его нужно избегать, где можно, но тогда как раз встает вопрос – где именно можно.

Страдание можно допускать для жизни. А жизнь – это процесс создания и поддержания структур, или процесс структурирования. Структурирование соотносится с миропорядком – это к вопросу нужно оно или не нужно. Структурирование осуществляется в пределах правил миропорядка. А правила, еще раз, могут быть разными. Потому что они хотя и выведены из природы, но при этом всё равно придуманы в соответствии с пониманием этой природы.

В мире сражающихся наций и конкурирующих внутри наций людей постоянно приходится строить какие-то новые структуры, которые добавляют плюсы к конкурентоспособности. Нет конкурентоспособности – нет и жизни.

Страдание оказывается вторичным к структурированию – сначала структурирование, потом страдание, и в оценке нельзя разделять два компонента. Допускать страдание можно только для повышения структурирования, но не более того.

Страдание, которое деструктурирует, и оказывается главным злом.

Страдание ребенка при обучении структурирует ребенка, а страдание осужденного преступника в тюрьме структурирует общество. Но тогда не должно быть больше страдания, чем нужно для этого структурирования. Большее страдание – это страдание, не нужное для структурирования – это и есть лишнее страдание, которое есть зло.

Систему свобод можно рассматривать как систему недопущения страданий: человек свободен от страданий, одни люди не должны подвергать страданиям других людей. В жизни так не получается, поэтому можно говорить о «не подвергать деструктурирующим и лишним страданиям».

Ограничение свободы ведет к нарушению баланса свобод и структур и через это – к страданию. Свобода есть неотъемлемое условие развития и конкурентоспособности; поэтому свобода должна поддерживаться всегда на максимуме, и всегда в балансе со структурами.

Руководства стран обычно стремятся повысить уровень структурирования своих людей; но принуждение к структурированию ведет к страданию. Страдание побуждает человека к деструктурированию окружающего мира. По тому, что человек начинает что-то деструктурировать, можно понять, что дальнейшее его структурирование невозможно. Эта точка – как раз точка баланса между человеком и обществом, за ней количество страдания превышает количество структурирования.

Каждый человек имеет внутренний уровень структурирования, и для окружающих важно этот уровень видеть. Для того, чтобы человек показывал свой уровень и тем идентифицировал себя, тоже нужна свобода.

Человек должен быть свободен в выборе поступков, а именно – совершать ему низкие поступки или не совершать. Структурировать человека, поднять его на какой-то уровень очень сложно; деструктурировать – очень просто. Человек – существо сложное, а сложные структуры легко сломать. Принуждение к внутреннему деструктурированию – это однозначное зло.

У разных людей разные уровни структурирования, и разные свободы. Внутренние комплекты структур-свобод могут быть выражены, в кастах или сословиях.

Весы

Общий принцип структурирования – «жизнь должна продолжаться», «за ресурсы нужно сражаться». С учетом оценки – «жизнь это или не жизнь», потому что при слишком большом количестве страданий жизнь тоже не нужна. Еще условие – жизнь должна действительно продолжаться, а не формально – это обязательное правило, поскольку это ее свойство.

Действие, уменьшающее страдание, может приводить к иным страданиям, и наоборот, действие, увеличивающее страдание, может приводить к уменьшению страданий. Эти страдания взвешивать просто.

Во взаимосвязанном мире любое структурирование в большинстве случаев вызывает деструктурирование в другом месте.

Поэтому при оценке поступка на весы кладутся и структурирование, и следственные деструктурирования, и на обе чашки – страдания. И далее смотрится, насколько этот поступок добро или зло.

На этих весах можно взвешивать всё – и законы, и людей, и отношения. Например, «негодяй», «подлец» и «мерзавец» – это тоже уровни морального структурирования, в соответствии с совершенными поступками, запускающими причинно-следственные цепочки страдания. Применяется для локализации и изоляции деструкторов в обществе. Общество держится на доверии как структуре, структурируется доверием, и оно должно знать, кому можно и кому нельзя доверять.

Индуизм

Но как определить, как именно уравновешиваются элементы структурирования и страдания? Структурирование слишком сложно для крестьянского понимания. Тогда его можно разложить на элементы.

У древних греков существовала материалистическая система элементов: считалось, что все материальное создано из земли, воды, воздуха и огня. По аналогии с этой системой, в Индии элементы, или стихии были другими: благость (добродетель), страсть и невежество. Они назывались гунами материальной природы, но проще назвать их стихиями. Человек в материальном мире действует в соответствии с тем, из какой пропорции материалов он собран. При этом предполагалось, в брахманах должна быть благость, в кшатриях – страсть, в шудрах – невежество. Поступки должны быть соответствующими. Но это именно предполагалось, реально было понимание, что в любом человеке присутствуют все стихии.

Система уравнений:
Страсть и невежество ведут к страданию.
Уровень структурирования возрастает от невежества к страсти и благости.

Тогда гуны используются для оценки уровней структурирования и деструктурирования в сложных ситуациях.

Это мир, кончено, хорош, но он недостаточно хорош, он несовершенен. Потому что невежество присутствует в его природе. И страдание тоже присутствует. Этот мир – мир борьбы добра и зла. Для миропозитивного подхода выбирается одна из сторон и действие, а не отрицание мира как такового.

Причинные цепочки страдания существуют в мире независимо от человека; буддисты ставят своей задачей вырваться из этого круга причинности. При миропозитивном подходе страдания достаточно сократить. И еще одно различие между системами мировосприятия: в индуизме страсть должна быть сдержана и направлена благостью, а в буддизме – подавлена.

Вторая причина возникновения причинных цепочек страдания – это свободный выбор людей, скорее полу-свободный, в результате их действий под воздействием гун страсти и невежества.

Невежество – это неспособность понять глубины цепочек причинно-следственных связей и собственной компетенции. То же самое, что неспособность понять правила миропорядка. Невежество побеждается знанием, страсть – повышением самоконтроля.

Получается сложная, но в то же время практически применимая система определения «добро-зло, хорошо-плохо»: к структурированию и страданию добавляются гуны, и сложное структурирование проверяется простыми гунами. И еще добавляется критерий миропорядка – насколько это соответствует его развитию в положительную сторону – в сторону уменьшения невежества и страдания. Любое событие, любое явление, любой человек получает несколько привязок к «добру-злу». Ругательные слова вроде «негодяй-подлец-мерзавец» должны получить жесткие идентифицирующие признаки, подобно статьям в уголовном кодексе и должны перестать быть просто руганью. Язык тоже пострадал от постмодерна. Пока слова в языке не определены, обмен информацией невозможен. Более того, в некоторых странах негодяи, подлецы и мерзавцы вообще запретили ругательные слова как оскорбления. Наверно, чтобы их не квалифицировали.

Итак, моральный кодекс. Получается что-то в следующем роде:
Обещал жениться, отымел и бросил – негодяй. (страдание, деструктурирование доверия, мотив-страсть)
Обещал жениться и под это дело развел на деньги – подлец. (+еще страдание, мотив – невежество)
Обещал жениться, под это дело развел на деньги и рассказал как о своем достижении – мерзавец. (+невежество на уровне демонстрация уровня собственного деструктурирования)
Из подобного и должен состоять моральный кодекс. «Мразь» и производные слова как раз подразумевают деструктурирование. А «подлость», «скотство» и подобные – низкий уровень, что относится к невежеству.

И к основному вопросу философии – можно ли есть блины с лопаты? Брахманам и кшатриям – нельзя. Шудрам – можно.